Одуван никак не мог понять, куда он попал. Из-под земли он определённо выбрался. Воздух чистый и свежий. А вот свет… Вроде бы, солнечный. Но что-то его заслоняет, и точно, что не листва.
Спросить было не у кого. Одуван, впрочем, слышал, что некоторым его сородичам приходится пробивать какой-то «асфальт», и у них это получается. Что это такое, он не знал. Но решил, что тоже сможет пробить это, что бы это ни было. Одуван стал расти на свой страх и риск.
По счастью, пробивать ничего не пришлось. В той штуке, которая загораживала солнце, уже было много щелей, и притом очень больших. В одну из них и вылез Одуван. Теперь всё было так, как должно быть: солнце, воздух… Одуван даже расцвёл от радости, хотя и сам не знал, как ему повезло, что на том месте стояла покупая скамейка, а не самодельная, из бревна.
Розам цвести было ещё не время, и они тихо ждали. Сирень цвела молча. Я уже успела полюбоваться ею и даже устроить ей фотосессию, а больше нам друг от друга ничего не было нужно. Я пошла к скамейке, чтобы посмотреть снимки, и вдруг услышала радостное:
- Привет! Я – Одуван!
Спросить было не у кого. Одуван, впрочем, слышал, что некоторым его сородичам приходится пробивать какой-то «асфальт», и у них это получается. Что это такое, он не знал. Но решил, что тоже сможет пробить это, что бы это ни было. Одуван стал расти на свой страх и риск.
По счастью, пробивать ничего не пришлось. В той штуке, которая загораживала солнце, уже было много щелей, и притом очень больших. В одну из них и вылез Одуван. Теперь всё было так, как должно быть: солнце, воздух… Одуван даже расцвёл от радости, хотя и сам не знал, как ему повезло, что на том месте стояла покупая скамейка, а не самодельная, из бревна.
Розам цвести было ещё не время, и они тихо ждали. Сирень цвела молча. Я уже успела полюбоваться ею и даже устроить ей фотосессию, а больше нам друг от друга ничего не было нужно. Я пошла к скамейке, чтобы посмотреть снимки, и вдруг услышала радостное:
- Привет! Я – Одуван!